– Господи! Господи! Господи!
Примерно через полчаса, когда голова начала приходить хоть в какое-то мыслящее состояние, этот неистовый призыв трансформировался уже в какую-то осмысленную речь:
– Господи, помоги!
– Господи, помилуй!
– Господи, спаси Ирину!
– Господи, не оставь меня!
– Господи, не обмани меня!
– Господи, я верю в Тебя!
– Господи, Ты всё можешь!
– Господи, сотвори чудо!
– Господи, спаси Ирину!
– Господи, возьми мою жизнь!
– Господи, отдай её Ирине!
– Господи, Ты ведь любишь нас!
– Господи, не отнимай её у меня!
– Господи, я виноват перед ней!
– Господи, дай мне искупить мою вину!
– Господи, я хочу сделать её счастливой!
– Господи, верни мне её!
– Господи, исцели её!
– Господи, оживи её!
– Господи, спаси её!
– Господи, я люблю её!
– Господи! Господи! Господи…
Повторяясь многократно, эти отчаянные призывы не прекращались до самого конца той безумной гонки. Более того, я не только не уставал произносить, почти кричать их, но, напротив, они становились всё горячее и сильнее. Всё моё существо словно бы превратилось в это неистовое движение и неумолкающий крик:
– Господи!
Казалось, никакие преграды не способны остановить меня.
Остановил меня открытый канализационный люк, ровно за один квартал до Ирининой больницы.
Торчащие их него ветки с привязанным к ним обрывком красной тряпочки я в горячке не углядел. К счастью, он был сразу за поворотом, и скорость, на которой я влетел в него правым передним колесом, вряд ли достигла больше шестидесяти километров в час. Впрочем, её хватило, чтобы я от удара об руль и лобовое стекло потерял сознание, вышибив при этом водительскую дверь и вылетев на асфальт. Однако без сознания я был недолго, наверное, меньше минуты, так как вокруг меня успело собраться не более десятка человек. Очнувшись, я тут же вскочил на ноги, и, оттолкнув преграждающих мне путь зевак, кинулся бежать к видневшемуся невдалеке грязно-белому корпусу больницы, уже на бегу повторяя своё отчаянное:
– Господи! Господи! Господи!
С лихорадочной ясностью работающего в форсированном режиме ума, я мгновенно разобрался на схеме в вестибюле больницы – где находится реанимационное отделение и, спотыкаясь на истёртых лестничных ступеньках, мигом взлетел на третий этаж, не обращая внимания на несущееся мне вслед истошное:
– Туда нельзя! Что вы делаете!
Едва не выбив дверь в реанимационное отделение своим ободранным об асфальт плечом, я ввалился туда и сразу же, наткнувшись на невысокого, средних лет, мужчину в зелёном хирургическом костюме под распахнутым белым халатом, шедшего мне навстречу с какими-то бумагами в руке, задыхаясь, выпалил:
– Ради Христа! Не отключайте Миронову от аппаратов!
– Уже отключили.
Я омертвел, ноги предательски похолодели и обессилели, мне гигантским усилием воли удалось не упасть. Я оперся рукой о стену.
– Вы её бывший муж? Это я разговаривал с вами по телефону. Консилиум врачей принял решение о прекращении искусственного поддержания функций жизнедеятельности организма, ввиду полной безнадёжности реанимирования пациента. Спасти её было невозможно. Искренне сожалею. Что с вами произошло? Вы нуждаетесь в помощи. Пойдёмте со мной в перевязочную.
Я тупо уставился на него.
– Спаси вас Господи… Где она?
– В морге. Сейчас паталогоанатом должен производить вскрытие.
– Мне нужно её видеть. Сейчас. Это возможно?
– Пойдёмте. Я провожу вас.
По другой лестнице мы спустились вниз, вышли во двор.
– Видите, вон там, в углу двора одноэтажное строение? Это морг. Там у входа есть скамейка. Посидите на ней, пока закончится вскрытие. Потом вам разрешат увидеть вашу жену, простите, бывшую…
Я побрёл в указанном мне направлении. Около двери обшарпанного здания из частично позеленелого, серо-бурого силикатного кирпича, действительно стояла покосившаяся деревянная скамейка, подпёртая с одной стороны загаженной чугунной урной сталинского образца.
Однако присесть я не успел. Из двери вышла пожилая медсестра в клеёнчатом, подранном местами фартуке, поверх застиранного врачебного халата, и с непонятным испугом уставилась на меня. Наверное, «видок» мой внушал лишь подобные чувства.
– Здравствуйте! Я хочу видеть Миронову.
– Здравствуйте. Она вас тоже. Вы ведь Алексей? – женщина перекрестилась.
– Алексей. Простите. Я вас не понял. Она хочет меня видеть? Это такой врачебный юмор? Он несколько не к месту. Подождите! Откуда вы знаете, что меня зовут Алексей?
– Присядьте! Я тоже присяду, – женщина снова перекрестилась, – или я сошла с ума, или есть Бог!
– Бог есть, я это знаю, что произошло?
– Молодой человек, я двадцать восемь лет работаю в этом морге! И только что я в первый раз увидела ожившего покойника. Не успел Михаил Иванович сделать надрез, как ваша Миронова глубоко вздохнула, открыла глаза и говорит:
– Доктор! Не надо меня резать! Позовите Алёшу, он идёт сюда! И укройте меня, пожалуйста, мне холодно и стыдно быть голой. - Вот так! Господи, помилуй! – она опять перекрестилась.
Я вошёл, точнее – вскочил в морг, лишь на полминуты опередив ворвавшуюся вслед за мной бригаду врачей. Было ощущение, что сюда сбежалось полбольницы, так рябило от белых халатов. На моих глазах, завёрнутую в какие-то простыни, слабо улыбающуюся Ирину перекладывали со стола на носилки, прилаживали ей под локоть какую-то капельницу, подсовывали что-то ей под голову, и всё говорили, говорили, возбуждённо и словно на иностранном языке. Когда её проносили мимо меня по коридору, я умудрился воткнуться между белохалатниками и дотронуться до Ирининой, чуть тёплой, слабо вздрагивающей ладошки. Мы встретились глазами.
– Ира! Я люблю тебя! Бог услышал меня!
Она тихо улыбнулась. По её глазам я понял, что она знает это. И, наверное, многое другое, чего не знаю пока я. И ещё я понял, что она тоже любит меня.
Меня оттолкнули.
0 коммент.:
Отправить комментарий